Дизайнер: Александра Калиниченко

Один из пионеров отечественного медиа-арта, создатель проекта Electroboutique, куратор «Электромузея», лауреат премии Кандинского, обладатель гран-при Фестиваля экстракороткого кино — это далеко не полный список достижений художника Аристарха Чернышева.

Насколько я знаю, Вы получили техническое образование. Соответственно вопрос — когда Вы осознали себя именно как художника, когда чаша весов склонилась именно в сторону искусства?

Я всю жизнь занимался разными вещами. Учился в математическом классе и одновременно занимался искусством. В институте то же самое, тогда же я стал принимать участие в выставках. То есть для меня не было никогда никакой границы, все шло параллельно. Просто когда я закончил институт, случилась перестройка, и тут она сама внесла коррективы (смеется).

Понимаете, это известная фраза товарища Ленина — «Искусство принадлежит народу». Но создается оно не для него. Это очень сложный вопрос, для кого оно создается, так как оно выполняет различные функции — терапия (говорит о чем-то высоком, успокаивает людей), декоративная (интерьерные работы), пропагандистская функция (она всегда была, и всегда власть и структура использовали искусство для этих целей), продвижение нового, легитимизация какой-то структуры и так далее. И именно художник выбирает, какую функцию будет выполнять его искусство. Он может даже не подозревать, что он ее выбирает, но так получается.

Вы ещё в одном из первых проектов с билбордами манифестировали, что искусство принадлежит народу. По сути, в своих цифровых проектах вы продолжаете эту идею и углубляете ее, как, например, в том же «Personal Informational Organism». Как Вы думаете, может ли в какой-либо момент произойти такая ситуация, что «искусство для народа» станет для этого же самого народа слишком сложным для понимания за счет своей технологичности и множественности смыслов и займет по отношению к народу достаточно элитарную позицию?

Идея о том, что искусство должно быть доступным для понимания, тоже лежит на поверхности, однако тут тоже все сложно. Люди могут говорить, что они понимают искусство старых мастеров, например, но то, что они узнают какие-то образы и картинки, не означает того, что они его действительно понимают и считывают смыслы и значение этих образов. С современным искусством еще сложнее, соответственно. Поэтому вопрос, должно ли оно быть понятным людям или не должно, очень растяжим. PIO вообще попадает в несколько категорий.

В первую очередь, это продвижение идеи нового, во-вторых, продвижение идеи энтертеймента и связанного с дополненной реальностью и новыми технологиями интереса публики. В каком-то смысле оно исполняет и пропагандистскую функцию, пропаганда всего нового и технологий. Но как только на этом изделии появится логотип какой-либо узнаваемой компании, то сразу же этот проект перейдет в категорию легитимизации какой-то коммерческой деятельности.

Искусство очень подвижно, и когда и как оно трансформируется, зачастую очень сложно понять. За счет того, что возникли технологии и социальные сети, у художников появилась возможность распространять свои объекты в необыкновенных до этого масштабах, начинается работа именно на мировую аудиторию, и его видит совершенно интернациональная группа людей. В этом смысле, в смысле доступности для народа, оно все еще принадлежит народу. Но не всегда высказывание, которое делает художник, понятно, в том числе и самому художнику. Он иногда сам затрудняется объяснить, что делает. Но не в моем случае. То есть все свои произведения я очень легко могу объяснить, и идея их создания исходит из того, что это какие-то вещи, которые беспокоят людей, поэтому я часто либо модифицирую интерфейсы, либо беру готовые интерфейсы, делаю проекты каких-то гаджетов, потому что наша жизнь наполнена всем этим, работа с этим материалом тоже интересна. У искусства нет задачи делать какие-то обычные гаджеты с простой функциональностью, там есть идея все-таки расширить эти границы, но когда ты придумываешь какой-то странный гаджет с новыми функциями, который по-новому работает, то это конечно же интересно.

Всегда интересна коммуникация, то есть то, какие гаджеты люди используют для реализации этой коммуникации, какие каналы распространения информации. Это всегда является источником интереса и вдохновения. Потом то, что производят компании, те технологические внедрения, которые возникают, сами по себе интересны, и вокруг этого может возникать какой-то дискурс. Сейчас очень активно художники используют нейросети, я их использую в меньшей степени, но так или иначе я с этим вынужден коммуницировать, так как дополненная реальность полностью построена на использовании нейросетей. Собственно, дополненная реальность и стала возможной, потому что появились нейросетевые решения, которые могут распознавать объекты, их как-то идентифицировать.

Расскажите подробнее о процессе создания Ваших цифровых работ. Какие технологии Вам наиболее интересны на данный момент?

Когда появились первые маски в Snapchat и следом за ним в инстаграме, они были довольно простые и смешные (ушки, носы), но все это на самом деле результат деятельности довольно сложной технологии, потому что нейросеть распознает лицо, строит 3D сетку лица, а дальше художник незамысловато использует, чтобы прилепить туда чьи-то ушки. Понимаете, это уже на его совести, как он это использует. Но эти технологии сейчас активно развиваются и новое поколение художников используют нейросеть для создания определенного художественного эффекта.

Люди сейчас хотят что-то цифровое, хотя зачастую даже не особо понимают, что такое цифровое. Digital как слово сейчас в топе, как если в начале 2000-х был интерактив. Я художник уже немолодого поколения, но уже выросло новое поколение тех, кто гораздо быстрее и интереснее делает свои работы, быстрее реагирует на эти изменения. Что касается меня, то я действую по схеме еще 2000-х — все свои объекты я изначально проектирую в цифровой среде либо сразу в программах 3D моделирования с использованием программирования. Как только появилась возможность делать что-то в 3D печати, лет 6 назад, когда принтеры появились по доступной цене, я стал это использовать эту технологию в создании большинства своих последних работ.

На самом деле, в последние несколько десятилетий произошло несколько тектонических сдвигов — в начале 2000-х появился широкополосный интернет, который позволил художникам напрямую обращаться к аудитории, в конце 00-х — начале 10-х появились первые возможности создавать дополненную реальность, и это тоже было очень важно. На этом же рубеже появились платформы, основанные на блокчейне, а уже в середине 2010-х (2015-2017 год) эти платформы окрепли, и появились первые смарт-контракты на основе эфира (2017 год), и понеслась вся эта история с NFT, которая сейчас достигла своего апогея. Но цифровое искусство не ограничивается NFT, оно просто как своего рода хайп, потому что оно напрямую связано с деньгами. Но сам по себе этот хайп хорош, потому что он проявил интерес ко всему цифровому и вне самого NFT. Эта отрасль деятельности давно развивалась, но была несколько скрыта от общественности и ее внимания. Но люди в ней уже давно работают, и за два десятилетия выросло поколение художников, которые в силу своей специфики были скрыты от общественного внимания. Просто этот хайп выявил этих людей. Даже если ты напрямую не занимаешься NFT, а задействован в digital-арте, ты все равно так или иначе задействован в этом процессе, и спрос на продукт довольно высокий.

Это наследие пост-интернета. Дело в том, что я уже долго работаю, и как раз в 00-х годах сформировался пост-интернет искусство. Сейчас это уже скорее олдскул, но тем не менее оно возникло в середине 00-х, и я активно принимал участие в его создании и создании работ в этой сфере. У меня есть достаточно старая работа «Loading», табло электронное, в котором крутится надпись соответствующая. Этот loading — тоже символ времени.

На многих Ваших работах можно найти знак загрузки, как, например, «Большая античная голова» или сама надпись «Загрузка» в работе «Loading» и даже соответствующую инстаграм-маску. Что символизирует для вас эта вечная загрузка?

Был такой промежуток, когда интернет был уже достаточно мощный, но не такой быстрый, как сейчас. Поэтому эта загрузка занимает какую-то часть нашей жизни. А сейчас этот символ приобрел несколько иное значение — апдейт, обновление. Не просто загрузка, когда ты ждешь, что что-то скачается, а это уже обновление полноценное. Как только в инстаграме появилась возможность делать дополненную реальность (2017-18 год), я в первых рядах проник туда, получил доступ к Spark AR, еще когда он был даже экспериментальным, и один из первых фильтров, который я сделал — знак загрузки на лице.

Меня всегда интересовала дополненная реальность. Как только появилась первая возможность (начало 2010-х годов), возникла такая платформа Junaio от немецкой фирмы Metaio, веб-браузер, в котором можно было размещать 3D объекты, делать дополненную реальность. Практически все, что сейчас есть в Snapchat и инстаграме, уже было в Junaio, за исключением распознавания лиц разве что, но она стояла уже на пороге внедрения и этой функции. Но в нем была очень неудобная функциональность. Людям для того, чтобы посмотреть, что ты сделал в этом браузере, надо было его сначала установить, в нем зарегистрироваться, и получалось, что люди, которые создавали дополненную реальность, не могли иметь широкое комьюнити, поскольку это скорее узкий круг фанатиков. Когда социальные сети поняли силу дополненной реальности и добавили ее в открытое бесплатное приложение, они дали возможность создавать подобные работы всем без исключения, даже людям с минимальным цифровым опытом. Там есть уже готовые пресеты, можно сделать что-то на их основе без особых усилий, а есть то, для чего все-таки нужен уже достаточно продвинутый уровень.

Кстати об упомянутой мной инстаграм-маске. Некоторые Ваши работы представлены в формате масок для stories. Сейчас мы вынуждены носить маски для собственной защиты, но также это и способ спрятаться от окружающей действительности, теперь и за формой искусства. А почему Вы решили обратиться именно к этому формату — к маске в социальной сети?

Ну и теперь отвечая на ваш вопрос — это было вполне закономерно, что я обратился к такому формату. Для меня это было естественным переходом с одной платформы на другую. И тут тебе уже дается аудитория, для которой ты сразу можешь делать свои произведения. По этой же причине сразу появилась целая плеяда художников, которые стали звездами, которые были в первой волне. Мы не стали звездами по той причине, что не живем на Западе. Несмотря на то, что работаем мы на интернациональную аудиторию, все же необходимо общаться с западными институциями для того, чтобы продвигаться. У нас просто нет этой инфраструктуры или она в зачаточном состоянии.

Это тоже такой проект о новом, и как и «Информационный Организм», я условно называю это «информационным животноводством» (смеется). Звучит смешно, но это такой факт — люди всегда приручали животных, чтобы использовать их в своих целях, получать от них что-то, чтобы удовлетворить ряд человеческих потребностей. Сначала приручили собак как партнеров в охоте и охранников, потом появились овцы, коровы, лошади как средство передвижения, которые одомашнились позднее всего. А теперь у человека есть новые, до этого неведомые потребности — постоянный доступ к информации, и если ты потерял/разбил свой гаджет, то ты теряешь не только общение в соцсетях, но и быстрый доступ к социальным, финансовым и прочим услугах.

Ближайший проект, на котором Вы представите свою последнюю работу «Жук-электропряд» — «Здесь и Сейчас». Расскажите подробнее о своей работе для этого проекта.

Далее это потребность в комфортном и здоровом образе жизни и потребность в электричестве/энергии как основе нашей текущей цивилизации. Мне как-то сказали, что если не будет электричества, то и моего искусства не будет, на что я ответил: «Если не будет электричества, вы будете думать о чем угодно, кроме искусства. Вы будете думать о том, как бы вам выжить и где найти еду. Поэтому пока наш медиа-арт мерцает на экране, это значит, что все в порядке!».

Есть какие-то институции, куда разные художники стремятся. Если говорить про digital и медиа, то это Ars Electronica, ZKM, и там художнику престижно участвовать в этих мероприятиях, выставляться. У художников других направлений свои приоритеты. Если честно говорить, существование в открытом цифровом пространстве позволяет функционировать без крупных институций. Не знаю, сколько это продлится, потому что рано или поздно институции придут и в эту сферу. Но на данный момент мне хватает цифрового пространства. Если говорить именно о физических пространствах, то да, есть определённые престижные места, как, например, лежать на Красной площади со своей головой, выставиться на 5 подиуме на Трафальгарской площади, да даже в любой консервативной институции как Тейт или Помпиду, Гуггенхайм и любое другое место, где престижно выставляться любому художнику, без ориентира на принадлежность его искусства к цифровой или физической среде. Но не то чтобы у меня есть мечта там выставиться. Если я куда-то туда попаду, то мне будет приятно (смеется). Сейчас я буду участвовать в выставке в ZKM, как раз с пиявкой. Для этого я создал ее новую версию, которую можно на себя примерить. В моем инстаграме последние посты этому посвящены. На руку надеваешь браслет с меткой, потом направляешь на метку смартфон, и у тебя все функционирует.

Раз уж мы заговорили о локациях Вашего искусства. У каждого из нас есть мечта в профессиональном плане. Вот скажите, какая у Вас мечта относительно пространства, в котором должна быть размещена ваша работа? Я имею в виду, может быть, есть какая-то конкретная локация, арт-кластер или же галерея, где Вы всегда мечтали выставиться? И почему именно там?

Это один из смыслов искусства, помните то, что я вам говорил в в самом начале про его функции. Вообще искусство — это нечто размытое и неопределенное, с плавающими границами. Просто какие-то функции искусства держатся наверху, потому что к ним на данный момент наибольший интерес. И вот как раз определение современности — один из интересов нынешнего общества, люди хотят знать, в какой стадии они находятся. Общество хочет, чтобы его идентифицировали со стороны. Это как с наблюдателем и наблюдаемым — себя сложно оценить со стороны, абстрагируясь от своей сущности, но сторонний наблюдатель может разобрать тебя по косточкам. В таком случае ты начинаешь лучше себя понимать, понимать свои реальные мотивации. То же самое и с обществом — само себя изнутри оно далеко не всегда способно оценить и определить, и ему нужен сторонний наблюдатель. Тогда в обществе появляется понимание его движения и развития, что нужно делать, что не нужно, к чему стремиться. И искусство является как раз одним из таких наблюдателей и аналитиков. Такого искусства немного, потому что в основном оно занимается чисто декоративной функцией.

В одном интервью Вы сказали, что «смысл искусства в постоянном определении современности». Так что для Вас эта современность?

Не у всех художников такое желание есть. Это идеал, но для небольшой категории людей, потому что есть огромная прослойка консервативных художников, которые отрицают digital и прочее, признавая только живопись, скульптуру и другие классические медиа. Искусство, однако, имеет свойство устаревать. Неважно, по какой причине оно устареет — оно может сломаться как прибор или по моральной причине стать ненужным обществу. Все эти критерии относительны. Поэтому вот я сейчас скажу какие-то рекомендации, а завтра они будут не нужны. Это бесконечный путь, как у самураев. Без конечной цели.

Мне нравится совершенно разное искусство, даже достаточно консервативное как форма творчества. Но непосредственных учителей у меня все же нет. Несмотря на то, что я как художник стал работать еще в доинтернетную эпоху, она довольно быстро началась, и тебе уже стали не нужны учителя. Но если говорить о людях, которые повлияли на мой выбор и мое понимание, то это, в первую очередь, художники 60-х и 70-х годов из группы «Движение», Франциско Инфанте, Вячеслав Колейчук, такие мэтры. Я помню, когда я еще в институте учился, то ли в журнале «Америка», то ли в каком-то нашем журнале их опубликовали.

В таком случае кто для Вас современный художник? Какими характеристиками, качествами он должен обладать, чтобы соответствовать Вашему пониманию современности?

Скажите, есть ли для Вас гуру, учителя в мире искусства, чье творчество вызывает у Вас искреннее восхищение?

Я посмотрел на их проекты, и это было очень круто. Для меня это все было дико интересно, потому что то, что я увидел, никак не соответствовало действительности. Потому что действительность была совершенно другая, а то, что они делали, было совершенно новым. Что-то слишком радикальное, что нельзя было увидеть на государственных выставках, в городе и так далее. Хотя они и не являются моими учителями, они все-таки меня вдохновили на то, чтобы что-то делать.

«В будущее возьмут не всех» — знаменитые слова Ильи Кабакова. А вот все-таки, если мы перефразируем ее, и добавим к ней ещё и «не всё», смоделируем ситуацию, когда в будущее можно взять только одну работу из созданных Вами, которая максимально полно описывает Вас и Ваше творчество — что бы это было?

В своё время Вы сказали, что медиа-арта в России нет, потому что не существует соответствующих институций. Как Вы считаете, как обстоит дело с медиа-артом в России сейчас?

Ну не знаю, это навряд ли (смеется). Художественные работы имеют свойство устаревать, сильно и быстро, и то, что я делал в середине 90-х годов, сейчас уже мало кто знает и помнит. То, что я делал в начале 00-х, во всяком случае некоторые работы, смогли стать узнаваемыми и сейчас существуют как иконки в этом пространстве и до сих пор активно используются в художественной жизни и художественном обороте.

Все, конечно, изменилось. Художники получили доступ к мировой аудитории, и они теперь могут не переживать о том, что у нас нет институций. Те же художники, которые сейчас активно реализуют себя в крипто-арте. Их работы в основном покупает интернациональная аудитория, не наши коллекционеры и не наши институции. В этом смысле стало легче, мы получили доступ через свободный интернет участвовать в общемировом процессе. Мы занимаем там довольно небольшой сектор, но тем не менее. Наши медиа-артисты вынуждены работать на международную аудиторию, потому что внутри нашей страны нет потребителя подобного искусства, корпораций, которые могли бы поддерживать такое искусство. Искусство внедряет в общественное пространство цифровые технологии и дает человеку понимание, что в этом нет ничего страшного. Но это технологическая палка о двух концах — с одной стороны ты получаешь бонус, который дает тебе комфорт и упрощение жизни, а с другой стороны ты становишься рабом этой технологии, потому что все, теперь ты должен ее поддерживать. И если мы придумали технологию распознавания лиц, то важно сделать так, чтобы она не выходила за рамки и не могла быть использована во вред человеку. Это долгий процесс, и касается он любой технологии. Идеи и технические решения всегда опережают их общественное регулирование.

У меня есть работа «Knode», и она все время участвует в выставках, ездит на различные мероприятия, я сдаю ее в аренду. Всего существует три версии этой работы — первая была сделана в 2008 году, второй вариант, но побольше размером, я сделал в 2013 году, а потом еще один, совсем большого размера. И вот как раз произведение среднего размера постоянно где-то задействовано. Недавно оно стояло в Зарядье, сейчас оно уже на следующей выставке, поэтому даже весьма старые работы оказываются до сих пор актуальными. Для меня, если честно, не то чтобы очень важно, что там в будущем будет, мне интересно, что происходит сейчас. Если то, что я делаю сейчас, не работает и не функционирует в художественном процессе, мне это расстраивает больше. Но к счастью, все мои работы сейчас где-то на каких-то выставках. На данный момент на руках у меня в мастерской почти и нет работ. В современности уже нет скрытых гениев, никто через 100 лет не найдет на чердаке медиа-арт, который был неизвестен, потому что современное общество устроено так, что сейчас нет ничего скрытого. Все становится известным, а если не становится, значит извини, старик, проскочил мимо кассы (смеется).

Если честно, мне нравится работать самому. Мы с Лешей довольно долго работали, сделали большое количество в принципе успешных проектов, но последнюю совместную работу мы сделали в 2014 году, и с тех пор я работаю самостоятельно, и мне это нравится. В любом виде деятельности есть свои преимущества. Когда ты работаешь в коллективе, в результате обсуждений могут родиться такие идеи, которые бы ни одному человеку по отдельности в голову никогда не пришли. Это интересный феномен коллективного творчества. А когда ты работаешь сам, ты не связан никакими обязательствами, тебе не нужно обсуждать то, что ты делаешь. Ты можешь волюнтаристским образом решить, что ты делаешь это — и все. А в коллективе это очень сложно. Поэтому в каждом периоде есть свои плюсы и минусы. А сейчас мне хорошо!

И напоследок. Я знаю, что у Вас был многолетний творческий союз и с Владиславом Ефимовым и с Алексеем Шульгиным в рамках различных проектов. А скажите, с кем бы из современных художников из России или других стран Вы бы хотели сделать совместный проект?

Интервью: Екатерина Сурат